...Зои растерянно смотрит в зеркало на свое веснушчатое лицо. В целом, кожа её бледновата, большие щеки, маленький рот с не выразительными губами. Серо-голубые глаза не особо яркие. В общем говоря, вроде и миленько, но... скучно, тускло, ничем не примечательно. И не то, чтоб она особо комплексовала из-за внешности. По правде говоря, иногда она даже радовалась, что её внешность вряд ли можно назвать по-настоящему привлекательной, так как она не любила излишнее внимание и не хотела бы, чтоб ей проходу не давали парни-фанаты. Ей такое вообще не интересно.
Но вот сейчас она попросту пыталась понять, с какой-такой радости Габриэль Агрест послал в отель Гранд-Пари свою помощницу с приглашением для нее, Зои, войти в ряды моделей его дизайнов. Она даже не понимала толком, откуда он в принципе узнал о её существовании. И почему не Хлоя? Она изящнее, знает, как себя подать, врождённая француженка. Красотка с ярко-голубыми льдистыми глазами. Никаких шрамов, никаких "нелепых" веснушек. Нет, самой Зои её веснушки нравились, но Одри и девчонки из её бывшей школы зачастую указывали ей на то, что веснушки делают девушку внешне деревенской дурочкой.
Зои было всё равно, как она выглядит, главное, чтоб чисто и аккуратно, а на титул и образ волшебной принцессы она никогда не претендовала. Так что сейчас она сидела перед туалетным столиком, держась за стул обеими руками, и с недоумением пялилась на свое отражение. Она странная, немного нескладная, как многие подростки в этот период, с её скучным лицом, с её неровной стрижкой, которую она до сих пор не подравняла, с этими розовыми прядями... Модель дизайнера, довольно известного в Париже.
Бред какой-то.
Зои щипает себя за предплечье, морщится и ловит эту гримасу в отражении. Но даже после лёгкого, быстро тающего неприятного ощущения все происходящее все равно не кажется ей реальным.
- Хлоя, ты уверена, что это нормально? Разве не ты хотела? Мне казалось, тебе нравится... как там его... Адриан, сын этого дизайнера. Я думала, это ты хотела с ним сниматься. Или... Маринетт вот тоже. Она всё время пищит от восторга, когда заходит речь об этом дизайнере.
- Глупости, детка! Адриан Агрест - красавчик, но абсолютный зануда-ботаник. С ним разве что подружиться я могла бы. А Маринетт творческая натура. Её именно талант его отца интересует. Адриан ей как брат. А влюблена без памяти она в Котогероя. Котволкера. Ну, влюбиться в супергероя это нормально для девчонки-пятнадцатилетки. Пусть. Хотя если он разобьёт ей сердце, я его уничтожу. В общем, перестань искать  отмазки. Послушай, Зои. Отставь ты эту свою лишнюю скромность! Ты очень даже симпатичная. Думаю, уж опытный дизайнер знает, кого в модели берет. У тебя все получится! - несколько вальяжно прощебетала Хлоя, приобняв сестру за плечи. - А теперь нам надо поспешить. А то мадам Менделеева не пустит нас на урок, если  мы опоздаем даже хоть на минутку!
Что ж, им обеим в голову не приходило, что цели у "опытного дизайнера" отнюдь не поднять самооценку приезжей девчонки, а кое-что совсем иное. Но до момента, когда они это узнает, еще очень далеко.
Уроки прошли спокойно и даже скучновато. Однако Зои была словно на иголках. Она боялась не оправдать возложенного на неё доверия и надежд. Быть лицом какой-то более или менее известной компании та еще ответственность. И морока.
Так что, переволновавшись, она стала рассеянной. Ей передали информацию о том, что после занятий ей стоит подойти к Адриану и поехать с ним в какую-то конкретную студию. Да, они уже пару недель проучились в одном классе. Да только пока нще особо не общались: только "привет-пока". Неуверенно приближаясь к нему, Зои споткнулась об свой развязавшийся шнурок на цветном коде и полетела вперед. Буквально навстречу Агресту.
Боже, как по-идиотски неловко! Наверняка подумает, что в свои пятнадцать она по развитию отстаёт лет на десять...

Было ли страшно? Ху'ИнТау не знал; уже терялся различать страх и не-страх. Просто... просто сейчас всё было по-другому. Не так, как в повторявшейся из раза в раз бесконечности, и что делать... Если честно, мальчишка не знал. Пускай его и готовили как могли, пускай разумом и пережитым уже давно не был ребёнком, коим оставался из-за игры Бездны, будь она неладна.

Он не видел дождя; не то чтобы никогда, но когда видел - уже забыл. В сражениях и побегах таковой если и бывал, то принц не помнил: слишком занят был другими делами. Выживанием; своим и отцовским. Не упускать из виду и не терять последнее родное и знакомое, учиться и учить. Переживать из раза в раз. Переставать задаваться вопросом, кто был кем до того, как обернуться... этим; и не слушать, что они говорили, даже если со временем - на чёрт пойми каком кругу - начал понимать, что значили эти преображённые звуки когда-то родного языка.

Он не видел монстров. Если честно, вообще никого не видел, и это вызывало почти панику.

Ему хватило того, что воздух тут был иным; дышалось иначе. Ему хватило того, что даже несмотря на облака тут словно было бы светло, словно бы за ними что-то имелось. Ему хватило того, что сказал и как повёл себя отец, пораженный и начавший увядать здесь еще более заметно, чем в Бездне. С излишком стало того, что отец отсюда испарился, оставив мальчишку в мире, не переполненном ни магией, ни монстрами, ни тьмой, ни бесконечной, безостановочной борьбой за выживание. И сколько бы его, наследника того, что по словам Императора когда-то получит шанс благодаря своему уникальному, избранному наследнику, последней надежде, готовили к этой разлуке... Чёрт подери, это всё-таки являлось страхом, да?

Мальчишка совершенно растерян. Это не привычный ему мир, это слишком далёкие отголоски жизни, о которой успел подзабыть. Что делать, куда идти, с чего начать и... что вообще жалкий мальчишка способен сделать?

Он укрывался в каком-то старом сарае, периодически потирая перевязанный глаз: тот отчего-то пульсировал и вредничал сильнее обычного, вводя в ещё больший ступор и практически выступая панику. А может даже хуже того.

Ху'ИнТау был настолько растерян, настолько вне уюта и того, что для него стало нормой и привычкой, что все его рефлексы разом не сработали, когда оказался обнаружен неким статным рыжим мужчиной. Тот что-то спрашивал, говорил, уточнял, а мальчишка... Чёрт подери, едва ли что-то разбирал. В памяти невольно всплывали обрывки из речи матери, знакомыми вкраплениями, коих, впрочем, недостаточно для понимания; матери не стало слишком давно, ещё до вечности, и  Мокью не в состоянии вспомнить. Он слишком растерян и слишком поражен встретить человека.

Ч е л о в е к а .

Не стал отнекиваться или сопротивляться, когда ему предложили, кажется, помощь, сняв большую накидку и устроив поверх его - оказывается - промокших плеч, а после уведя в какую-то конструкцию на колёсах. У Ху'ИнТау не имелось причин не идти; у него, кажется, теперь не имелось вообще ничего во всём белом свете. Потому и пошёл. Это не монстр. Как отец и говорил. С остальным разберётся; теперь не имелось иного выбора. Мальчишке не привыкать, что иначе бывает он просто забыл.

Мужчина привёл его в какой-то особняк, окруженный витиеватыми растениями, и провёл вовнутрь, дав какие-то распоряжения разодетой женщине. Не монстр. Опять.

Принц молчал, разве что хлопая ярко-синим, словно бы заключавшим в себе целый калейдоскоп кристаллов глазом, внимая, наблюдая, слушая. Пытался разобраться, пытался успокоить часто и громко стучавшее сердце. Иногда кивал, а несколько раз даже что-то ответил: так и то, что знал на своём языке, на языке монстром, на остатках того, что осталось от матери и чьи слова пытался напоминать отец, говоря, что принцу надо запомнить, это пригодится.

Мужчина попытался вновь что-то расспросить, но в ответ получил очередное: "КаэЙа. Дрянс у... Я. КаэЙа. Я." После же куда-то удалился, то ли устав, то ли занявшись делами, то ли еще что. К тому моменту женщина принесла мальчишке сухую одежду, с откровенным любопытством его рассматривая (что взаимно). Привыкший же всё улавливать (иначе не выжить) слух обратил внимание на шум за дверью комнаты. Там сначала был голос того мужчины и кого-то ещё, а после шевеление за дверью. Ещё несколько минут и женщина ушла, а мальчишка так и остался сидеть на мягком диване, ещё не высохший и замотанный в покрывало. Мягкое.

My skin is wearing thin
My heart has turned to black
A̷͚̲̳̹͔͐̓͆̇̆͌̕͝ṉ̴̨̖̥̺͎͔̻͕̹͑̕͝d̴̡̜̯̪̣̣͚͔͓̂̀̐ͅ ̸̞͖̺̬͓̣̜̪̪͇̈͛̔̽̔́̂̽̋͆̆͌̑̕͠I̵̧̒̓̈́̍̾̄̌͗̇͂̏̒͐͠ ̶̜̦̩̱͕́̓̄̎́͘ĉ̴̡̧͈̘̻͎̇͗͊̎̎͂̾͂a̷̜̮̭̗͆͌͒͌̑̀̈̓͂̏̉̈̚͝ǹ̴̟̯͗̿̂̓̎̏̄̈̕͠'̵̗̤̦̲̟̦̲̝̯̏̊͆̎t̸̢̛̘͓̟̮͙̟̘͂̀̈́̀̄͋̋̕ ̶̨̯̟͍̺̣͎̥́̍̔̈̕͝g̵̨̧̳̟̝͙̠̮͙͖͖͎̳̣͗̇́̉͆͐̽̓̃̒̿́͑͝ȅ̴̜̗̜̱̥̪͕̬̼̗͗̿͛̍t̸̢̢̞̘͈͚͖̟̮͚͕̼̠̒͝ ̷̧̣͎̘͓͍̠̼̮̠̪̀̔̆́́̐̌͒̂̈͆̊̾͝t̸̡̛͇͕͉̩ẖ̸̺̲̥̲̣͚͖̓̒̀́͜ê̶̡̡̮͈̥͖̔͆͑̃̎̕ ̷̢̯͕̦͕̹͇̈̂͂̈̈́d̵̝͎̻̞̊̈͋͋̿̉ḛ̸̭͖̹̳̝̞̾̍̽̏̀̐̇͋͘͝͝v̴̬̠̠̣̤̋͗̎į̵̡̢̼̞̜̖̗͇̥̮̳̦͗̓͂͛́̀̀́̄̕͜͝ļ̵̡̛̛͓̭̫̬̭̤͇̈́̈́ ̷̧̻͖͎͚̔ǫ̸̛̻͔̻͚͉̃͌͌̉͂̂̆̈́̊̚͠͝f̶̩̪̫̰̬͍̬̩̰̓͐͗̐͛̅͑̚͝f̸̰̯̐͌̇̀͝͝ ̴̧̨̭̥̖̤͎̙͉̙̯̀̏̕͜͝͠o̶͇̗̭͔̹̯̤̘̪̤̲̬̳̅̓͛̈́̿͊̒̈̆̇̋́͜͠ͅf̵̧̘̰̞͕̰̦̬̠̾͋̃̏̂ ̷̯͓̭̝̥̙̈́̓̚͜m̴͕͛͒ỷ̴̡̢̰͚̭͎̟̞̣̤̫̻̱͈̻̓͗̍̿̔͑̋̕͝͠ ̶̺̤̌͐̓̄̍͐b̷̨̫͎̺͍͎͇̦̫̤̾͐̊̏̈̐͌̀͋̐͐͒́̚͜͜ͅa̸͍̮̘̖̳͎̫̥̱̖͛̾͂̑͋͌̿͌͋ͅc̴̢̡̛͓̰̰̭̺͉̯̫͈̬͕̽̒̈̀̚͝͠ͅk̷͚͕̣̰̥̋̓͛́̿̅̚͘͝ͅ


Всё должно было закончиться этим. Это был лишь вопрос времени, и время не проблема, если в твоём распоряжении - ТАРДИС и её пилот. В распоряжении Сайбириума они были.

С чего Мастер взял, что Сайбириум проявит уважение к его личным границам и не попытается взять над ним контроль, он сейчас не в состоянии вспомнить и сам, и не только потому что с каждым днём ему всё сложнее мыслить ясно. Есть большая вероятность, что с ясным мышлением у него были проблемы уже тогда, просто иного толка - что ему так невыносимо было превосходство Доктора, что он готов был на что угодно - буквально, на что угодно, - только чтобы хоть немного склонить весы в свою сторону. Ему было плевать тогда на благородство или подлость нового союзника - он просто не рассчитывал, что их союз проживёт так долго. Что он сам - проживёт так долго. В конце концов, он сделал всё для этого. Новая раса киберменов, изготовленная им собственноручно из полуразложившихся трупов убитых им же Повелителей времени? Доктор не могла позволить ему - им - выжить после этого. Не имела права.

Но даже тут Мастер просчитался. Пришлось спасаться бегством, просто чтобы Доктор не восторжествовала хотя бы в этом. Именно тогда, пока он пытался смириться с новой - очередной - неудачей, его гамбит с Сайбириумом выстрелил прямо ему в лицо. Не буквально. А лучше бы так.

Как выяснилось, Сайбириуму пришлась крайне не по вкусу потеря перспективы мирового господства во главе новой киберрасы. Его новый бизнес-план? Провернуть то же самое, только путём многократного вмешательства в таймлайн и - руками Мастера. Мнения Мастера он об этом, разумеется, спрашивать не стал. Будь Сайбириум человеком - гуманоидом, - Мастер решил бы, что тот просто решил таким образом поквитаться за неудачу, но ничего человеческого в искусственном интеллекте не было. С тем же успехом он мог бы рассчитывать на человечность Матрицы. Так что - просто голый расчёт, ничего личного.

Ничего личного в том, что, стоит Мастеру на секунду потерять фокус, он обнаруживает себя на другом конце галактики, два века назад, три тысячелетия спустя, в проводах собственной ТАРДИС, саботирующим чужой корабль, по локоть в чьей-то крови.

Мастер не имеет ничего против саботажа или убийств. С чего бы? Что ему совершенно не по вкусу - это не быть у руля в собственной голове.

Так что он сопротивляется. Запихивает Сайбириум как можно дальше, как можно глубже, там, где ему до руля не добраться. Только вот не учитывает, что из глубин подсознания проклятому AI будет только проще взяться за его, Мастера, перепрошивку. Сны и реальность начинают мешаться друг с другом, даже когда Мастер перестаёт спать. Мастер окончательно перестаёт вести счёт, где и в каком времени он снова отключился и потерял несколько часов. Имеет ли это значение? Он не знает. Однажды Сайбириум добьётся своей цели, и, может, тогда Мастер станет ему не нужен. Может, тогда он вернёт ему контроль. Не стоит ли тогда просто дать ему делать то, что он хочет?..

Это - официальная версия. Это - то, что Мастер старательно думает, пока направляет ТАРДИС к определённому астероиду, где у одного конкретного хакера, говорят, можно за баснословные деньги купить био-вирус, способный убить любую операционку в твоём теле. Созданный для выведения из строя киборгов и так называемых "усовершенствованных людей", конечно, но для Мастера тоже - то, что Доктор прописал. Мастер продолжает думать мысли о смирении и принятии собственной участи, когда находит хакера, когда заставляет его отдать ему вирус, когда убивает его - на этот раз, осознанно. Когда залпом опрокидывает в себя пробирку - тоже. А потом его перемыкает, как компьютер, в который запустили вредоносное ПО, и он кричит от боли до забытия.

Долгая история вкратце - не стоило убивать того хакера, конечно. Стоило запереть его в какой-нибудь изолированной крепости на безлюдной планетке - у Мастера даже была на примете такая с давних времён, - чтобы сидел там и доводил свою игрушку до ума, а не торговал халтурой. Био-вирус помог лишь постольку-поскольку - по крайней мере, теперь в распоряжении Мастера были периоды ясности, в которые ему не нужно было держать себя в непрерывном фокусе, зная, что любое его слово, любая его мысль будет перехвачена врагом в его собственном теле. Обратная сторона медали - эти периоды конечны, и Мастер не всегда успевает отследить их конец. Не успевает собраться. И тогда - провал.

Поэтому он здесь, когда его находит Доктор - на Земле, в Англии начала XIX века, в лондонской кофейне, открытой век с лишним тому назад одним экцентричным греком. Мастер - здесь, пьёт третий кофе подряд, как будто не страдает от вынужденной бессонницы, как будто и так не отпугивает людей нервным неспокойствием и лихорадочным блеском в чёрных глазах. Его ТАРДИС - где-то на космической станции за пять миллионов лет отсюда. Манипулятор временной воронки, с помощью которого он добрался сюда - с наслаждением разбит в щепки сразу по прибытии. Мастер делает очередной глоток с мрачным отчаянием, с отчаянным торжеством: здесь ты ничего не сможешь сделать, думает он про себя, но не себе.

Моргает.

И обнаруживает себя в сумерках у незнакомого ему горящего - догорающего - дома.

Его лёгкие болят от угарного дыма, он надсадно кашляет - и только теперь понимает, что каким-то образом фирменная фарфоровая чашка из той кофейни всё ещё в его руках. Его снова окровавленных руках. Он отпускает её, и она разбивается на крупные осколки под его ногами.

Появление Доктора в тот же момент столь же неожиданно, сколь и абсолютно ожидаемо - по непостижимой логике кошмара, в котором он, видимо, прописался навечно. Мастер растерянно моргает в её разозлённое лицо. Он понятия не имеет, о чём она говорит, но дом в огне рядом наводит на некоторые подозрения. Он смотрит на пламя несколько долгих секунд, пытаясь вспомнить - хоть что-то. Тщетно.

- Я бы не возражал, - хрипло отвечает он ей в конце концов. Но даже сейчас - даже теперь, Рассилон, даже в своём положении - не в состоянии удержаться: - Давно надо было догадаться, что никакой ты не Повелитель времени. Снова слишком поздно, как и всегда.

Их дружба начинается с убийства. Волк смыкает челюсти на мясистой ляжке под оглушительное ржание обезумевшей от боли лошади, чтобы немного позднее добровольно вверить себя воле Ивана. Не специально, но все же. Теперь они – одно целое, Царевич и его преданная тень. Это будет длиться месяцами, годами, на тот момент кажется, что вообще бесконечно. А пока они всего лишь движутся к своей первой цели. Диковинная птица манит своим сиянием молодого царевича, затмевая все остальные желания. Волк знает, что без него Ивану не справиться, и звериное сердце теплеет на пару градусов от этих мыслей.

ххх

Царевич, опьяненный безграничной властью – над этими двумя – теряет контроль с пол-оборота, забывая, что рядом с ним все это время дикий зверь. И однажды все-таки оступается, решая, что и зверь этот ему никакая не угроза. Дальше в памяти Волка все состоит из разрозненных картинок, осколков. Вскинутый мужской кулак. Пронзительный женский крик. Его собственная, перемазанная красным, морда с безумным оскалом. Их дружба начинается с убийства, убийством она и заканчивается. Серый безудержно воет, когда понимает, что натворил.

Украл Царевну у мамок, да нянек, посадил на Волка верхом, да жизнь сладкую, словно хмельной мёд обещал Иван. И могла быть преданной, любящей Елена, да в ответ ненависть к супругу всё больше съедает — нет покоя. И словно не Волк — зверь, а сам Царевич, под вечер, закрывая дверь в спальню царскую, снимает с себя личину, обнажает свой оскал, да таскает Царевну за запястья тонкие, да пряди длинные. И нет больше супруга прежнего, совсем пропал он в хмельном омуте, всё больше крестьянских девушек попортил, разворовал казну царскую, нет на него никакой управы более. А Волк только голову послушно опускает, да сидит с Иваном подле правой руки, хотя видит всё, понимает.

Елена запускает пальцы в шерсть длинную, гладит нежно, напевает что-то, мурлыкая — волк послушно лежит у ног её, дремлет ли или просто тишину нарушить боится, слёзы соленые девичьи его самого пропитывают. А Царевна лишь шепотом, будто заученно, шепчет ему одно и то же — надо им Царевича извести, избавиться надо, что сразу жизнь всеми самоцветами зацветёт, что заживут они с Волком счастливо, что всегда она рядом с ним будет, нет её сердцу никого дороже. Хочет Елена Царицей стать единоличной, нет сил терпеть более. Волк и не видит, что на лице её усмешка кроется — совсем тьма сердце Царевны поглотила.

Она смотрит на свои длинные пальцы, кровь уже местами засохла и кажется, будто въелась под самую кожу. Чужая кровь. Кровь Царевича. Елена стоит на коленях над трупом хладным, да рыдает навзрыд, голову запрокидывает, смеётся будто, хохочет. Никого она не пошлёт за живой водой нынче. Утыкается в морду сырую, окровавленную Волка она, зарывается в шерсть поглубже, вдыхает запах горьковато металлический, молвит слова благодарности она другу преданному. Расскажет всем при дворе о звере, вепре невиданном, что на Ивана напал, да разодрал в клочья, убил её суженного. Плачет Елена, но то ли от горя горького, то ли от счастья долгожданного, да на Волка поглядывает. Связаны они теперь тайной одной.

Ее имя и Ваня, который всегда просто Ваня, и больше она его никаким помнить не желает. Он переходит с нею от страницы к странице, от главы к главе, но все, что было до, остается там. К тому же, если бы не он, где бы была она сейчас. Уж точно не здесь, не среди этих прекрасных людей. Где бы был он, если бы не она – это вообще отдельная тема. Он не любит ее обсуждать, Злата – любит.

С тех пор, как у нее появились ноги, она уходила от него сотни раз, и столько же возвращалась обратно, жалея. Ей нравится думать, что без нее он пропадет, ведь наверняка пропадет. Она его ангел-хранитель, и пусть крылья ее теперь эфемерны, этого достаточно для того, чтобы сберечь его. Для себя или для чего-то большего – это неважно. Важно, чтобы он просто был, и она об этом знала. Сейчас она знает, хоть и не думает о нем за последние сутки ни разу, и это дает ей силы побыть собой, побыть для себя, ведь слишком долго она была для него.

А как просто оказалось да, Вань? Чтобы все твои грехи обратились пустым звуком, чтобы получить индульгенцию у тех, кто тебя [до сих пор] помнит, надо и было всего лишь ничего, только умереть. И невдомек детям, которым читают сказки про умного и смелого, каким мудаком был их герой. И родителям их невдомек. Да что уж там. Даже тот, кто был рядом столько времени, и тот позабыл, как было на самом деле. Волков все еще смотрит на свои трясущиеся от онемения пальцы, которые ему удалось разжать несколько минут назад только огромным усилием воли. Каждое слово Алены гулким эхом отдается в висках. Он вспоминает все. Каждый вечер, каждую ночь. Они проносятся одна за другой пред его внутренним взором в до тошноты ускоренном режиме. Он нажал бы на паузу, если б мог, потому что правда оказывается еще тяжелее, чем он смел представить. Непосильной. Он не может этого выдержать, не после того, что только что сделал. Ничем не лучше своего хозяина, так  выходит? Он вспоминает все. Все удары, пинки, пощечины, крики. За себя уже совсем не больно, он пережил это за столько времени, утопил в своей же вине, так оказалось проще почему-то. Да и глупо держать обиду на того, кого давным давно уже нет. Нигде нет, совсем. Но новые подробности заставляют всколыхнуться затопленную ярость с прежней силой, застарелой, забытой. Он вспоминает наконец, почему не мог тогда поступить иначе.

Стас не находит в себе сил поднять глаза на Царевну, пока та не умолкает. В тишине квартиры остаются слышны только ее тихие всхлипы. Он будто оглушенный, потому что все его ориентиры порушились за какие-то минуты. И непонятно теперь, как жить дальше, зачем. Годы его поисков по щелчку пальцев теряют смысл. Он опустошен и полон чувствами одновременно. К такому жизнь Волкова однозначно не готовила. Она на него тоже не смотрит.

Парень опускается на холодный пол рядом с нею, встает на колени и бережно притягивает Алену к себе, пытаясь как можно мягче схоронить ее хрупкость в своих объятьях. Пальцы его осторожно поглаживают светлые волосы, совсем как она делала когда-то с ним. Он чувствует, как потихоньку перестают содрогаться ее плечи. Теперь в его глазах стоят слезы, впервые за всю человеческую жизнь.

- Прости меня. Господи, прости меня, – хрипло нарушает он немую тишину, голос дрожит. Волков чувствует себя отвратительно, но уже совсем по-другому, чем обычно. Ему невыносимо стыдно за себя, за то, что он сделал с ней. Ему невыносимо осознавать, что она так отчаянно и так долго бежала от прошлого лишь для того, чтобы оказаться потом в его мстительных лапах. Он убирает выбеленные пряди, открывая взору то, что натворил вот сейчас своими же руками. На бледной коже набухают синюшные следы пальцев, опоясывающие тонкую шею. Он только что чуть не завершил то, что когда-то начал Иван. Волков смаргивает накопившуюся влагу и быстро утирает лицо рукавом. Нежно, как только умеет, обхватывает ладонями ее лицо, поворачивая к себе, найдя смелость посмотреть в голубые глаза, покрасневшие от слез. Впервые он может утешать ее так, касаться ее так, как не смел и не мог в их общем прошлом. – Я не трону тебя больше никогда. И никто больше не тронет, слышишь? Черт, я бы и себе сейчас набил морду, если бы смог, – он слабо усмехается, а в глазах нет и тени веселья. – А любого другого на месте убью, хоть и клялся себе, что то был единственный и последний раз. Ты скажи только.

Между их лицами всего несколько сантиметров и он шепчет ей быстро, прерывисто, почти в самые губы. На них все еще тот самый аромат вишневого блеска, он чувствует. Он поймет, если она прогонит его в следующую же секунду, но чувствует, что очень хочет остаться рядом. Хочет защищать ее от всего и всех, потому что вокруг слишком много недоброжелателей, но понимает, что девушка вряд ли жаждет его близости, близости такого же неуравновешенного придурка, каким был ее муж. Он гонялся за тенью все это время, за ответами и объяснениями, а правда была зарыта в глубине его собственного подсознания, так тщательно им же сокрытая. И вот, к чему это привело.

Он поднимается, наливает себе еще виски, пьет залпом. Закуривает. Смотрит в окно на ночной город. Он не вправе больше требовать от нее ответов, но все же не может не спросить о том, что тревожило его не меньше смерти Ивана.

- Скажи, – замолкает, подбирая слова. – Почему ты оставила меня тогда? Я ждал так долго, что решил видно позабыть о проступках Ивана. С тем и пришлось жить. Вырвался сюда чудом, на одном только желании отомстить. А зря, получается, – снова горький смешок. – Сдох бы себе волчьей смертью давно уже, там, где должен был. И дело с концом. А здесь не выходит как-то, болтаюсь, как неприкаянный. Хуево мне здесь, Лен, – Волков не может пока заставить себя называть ее новым именем, которое она выбрала себе сама. Он опускается на стул, делает последнюю затяжку и вдавливает окурок в так кстати стоящую рядом пепельницу. – Это последнее, что я хочу от тебя услышать. Потом не побеспокою. Я свое получил, уходить отсюда пора, – он имеет в виду совсем не ее квартиру, но не надеется даже, что она поймет правильно. – Устал.

Стас Волков не нужен в этом мире никому и себе в первую очередь. Накатывает вдруг странное облегчение, будто освободился в мгновение от оков, что путами держали его в двуногом теле, в мире, который ему осточертел до зубовного скрежета. Да, он готов ее защищать, но навязывать свое общество и защиту не намерен. В конце концов, как-то справлялась же без него столько времени, и живет, судя по всему, совсем неплохо. Здесь он не нужен тоже. Единственное, что ему осталось, это прекратить влачить свое жалкое существование. И никогда еще Стас не чувствовал себя настолько свободным, как теперь, при одной только мысли об этом.

[indent] За тяжелой, крепкой дверью раздавались какие-то громкие голоса, лишь отдаленно напоминающие спор - будто бы кто-то изо всех сил старался на переходить на крик и говорил куда тише, чем ему хотелось бы.
Гаррет упорно делал вид, что его это все не касается, продолжая вглядываться в ровные строчки на свитках, что скопились на его рабочем столе, и старался не думать о том, что примерно такой же ворох писем ждет его на тумбе прямо за спиной. И ведь это уже те, что прошли тщательную сортировку, и большая часть осела на рабочих столах помощника, начальника городской стражи и прочих чиновников, которых можно было найти в Крепости Наместника.

[indent] Мужчина потер слезящиеся от бесконечных строчек слезных просьб, деловых предложений и уже куда менее тактичных требований, почти угроз, и раздраженно нахмурился, понимая, что шум за дверью его отвлекал уже куда сильнее, чем несколько минут назад. Решив, что на сегодня с него хватит - солнце скрылось за горизонтом добрых полчаса назад, хотя крыши все еще удерживали нежно-золотое свечение, меняя облик города, Гаррет вышел за порог собственного кабинета с лицом, не обещающим ничего хорошего.
Оно оставалось спокойным, но приближенные к Хоуку уже успели научиться различать целую гамму “спокойствия” нового Наместника.

[indent] - Что здесь происходит? - Невозмутимо произнес маг, обводя внимательным взглядом каждого из присутствующих, чуть дольше задерживаясь на лицах храмовников. С ними он старался поддерживать шаткое, острожное перемирие, во многом благодаря младшему брату, но инстинкты, вбитые еще отцом, страхами и опасениями Андерса, подпитанные образом обезображенной гневом и дурманом Мередит, все-таки брали свое.

[indent] - Мы просим об аудиенции…

[indent] - Приемные часы Наместника окончены, - перебил Гаррет, резко останавливая жестом ладони подлетевшего к нему сенешаля, уже готового самому вступить в диалог. Вообще-то, это была именно его обязанность - тормозить особо жаждущих попасть в кабинет Наместника, но тот банально заработался сегодня. А может, не решался вступить в перепалку с храмовниками.

[indent] - Ваш брат просил, - пытался продолжить главный с пышными рыжими усами, но вновь был нагло перебит.

[indent] - Мой брат не лишен дара речи и возможности передвигаться, - отрезал Гаррет, едва заметно погано ухмыляясь. Шум и монотонная работа за целый день его порядком извели, доводя до желания с кем-нибудь поцапаться, чтобы сбросить скопившееся раздражение. - И его персоне всегда рады в Крепости Наместника.

[indent] Льда в тоне Хоука стало куда больше. Храмовник, которого маг несколько раз видел подле брата, неохотно кивнул, задержав внимательный взгляд на Наместнике, и нарочито медленно отступил вместе со своими людьми к лестнице, ведущей на первый ярус крепости.

[indent] С их уходом все, кто толпился в коридоре, едва заметно облегченно выдохнули - все эмоции, расположение и редкие тревоги Хоука причудливым каскадом расползались по его подчиненным, порой передаваясь от одного к другому как болезнь.

[indent] - Мне нужно в Нижний Город, - уже куда расслабленнее заявил мужчина, обращаясь к одному из стражей, просто ставя того в известность, чтобы Наместника не кинулись искать с мабари по всему Киркволлу.

[indent] - Нам вас сопроводить? - С легкой ноткой тревоги обратился к Хоуку один из стражей, тех, кто он набрал совсем недавно и лично, но Гаррет, все еще порядком раздраженный, лишь отмахнулся.

[indent] - Я в состоянии постоять за себя, иначе бы не носил титул Защитника. Или мне не стоит доверять даже тем патрулям, что ходят по улицам Нижнего Города?

[indent] Смерив всех фирменным нечитаемым взглядом, мужчина поправил складки длинного одеяния, и зашагал к выходу из крепости.

***

[indent] Гаррет решил полюбоваться звездами где-нибудь в районе Нижнего Города.

[indent] Не то, чтобы с приходом Хоука к власти, тот резко, всего за пару-тройку дней, стал выглядеть куда как лучше, спрятав всех пьянчуг в темные, тесные закутки между лачугами, а на рынке, полном всякой всячины, начиная с тех же ворованных ремней и амулетов и заканчивая тухлыми помидорами, резко перестали обсчитывать, в надежде содрать с жителей последние медяки.

[indent] Но чище все равно стало. Во всех смыслах. Даже ворье и головорезы, что раньше почти даже не скрывались, едва ли не гордо вышагивая по грязным, пыльным улочкам, пропахшим нечистотами и безнадежностью, сейчас не желали показывать носу из тех мрачных щелей, где предпочитали теперь прятаться и творить свои сомнительные дела, мстительно радуясь, что у Защитника, неожиданно ставшего еще и Наместником, просто не хватает времени.

[indent] Хоук резко повернул, чуть придерживая глубокий капюшон пальцами, чтобы не слетел - совсем недалеко здесь был один из лазов в Клоаку, замаскированный под целое нагромождение складских ящиков, пыльных настолько, что маг не рисковал до них дотрагиваться даже когда Нижний Город был его… не домом. Ночлегом. Не самым приятным периодом в жизни, который он вовсе не старался забыть, как это часто бывает, оставляя для себя как жестокое напоминание. Символ того, откуда он поднялся и чего мог достигнуть.

[indent] Огни “Висельника” замаячили впереди, и Хоук довольно улыбнулся, вовсе не удивившись наличию буквально за углом силуэту уже надравшегося до состояния зеленых соплей работяги из литейного квартала. Благо, он был всего один, но и день был будний. К концу недели местная флора и фауна была представлена куда большим количеством видов.
Как бы Варрик не боролся, поделать с этим у него до сих пор ничего не получалось, а ведь заведение внутри уже не было таким раздолбанным и обшарпанным, как во времена их бурной молодости.

[indent] Хоук уже дернул ручку входной двери на себя, надеясь, что его тут же крепко обнимет родное тепло “Висельника”, но царящий внутри хаос и шум скорее ударили мага наотмашь, на несколько мгновений заставляя пораженно замереть на пороге.

[indent] - Что здесь… происходит? - Уже не в первый раз за этот вечер поинтересовался Хоук совершенно спокойно своими тихим, низким голосом, широко оглядывая теплый зал “Висельника”, где в свое время было проведено немало звонких вечеров, большинство из которых заканчивалось паломничеством в лечебницу Андерса - за порцией зелья, помогающего справиться с жестоким похмельем.

[indent] Весь нестройный, беспокойный шум множества голосов, многие из которых уже призывали к радикальному разрешению конфликта, причин которых Гаррет до сих пор не мог понять, мгновенно стих, а взгляды, даже те, что были щедро наполнены хмелем, обратились к порогу таверны.

[indent] Пораженные, удивленные, где-то даже тронутые безотчетным страхом. Среди собравшейся здесь бескультурной публики хватало мелких преступников, которым было чего бояться, особенно Наместника, о котором за последние годы, не без помощи Варрика Тетраса, стало ходить все больше самых неожиданных слухов. Гаррет их даже не всегда пресекал - иногда они действительно играли на руку.

[indent] На кончиках пальцев, затянутых в крепкую кожаную перчатку, едва-едва заплясало бледно-лиловое сияние, готовое в любой момент оформиться в настоящий разряд, способный поразить цель за считанное мгновение, какой бы ловкой она не была.

[indent] Гаррет быстро определил зачинщика, зацепившись взглядом за верткую фигуру в стремительно редеющем круге почти в самом центре таверны, одновременно чувствуя, как все еще удерживаемое между пальцев заклинание уже начинает ощутимо покалывать кожу прямо через перчатку.
Он узнал и острые уши, и смуглую кожу, и пресловутые светлые волосы, которые надежно врезались в память еще тогда - видит Создатель, Гаррет всегда был падок на блондинов.

[indent] Появление Зеврана было неожиданным, отдающим дурнотой знаком, и запах крови, который отчетливо ощущал Гаррет, хищно раздувая ноздри, тут был вовсе не при чем.

[indent] - На выход. Немедленно.

[indent] Слова Гаррет буквально прорычал, лихорадочно перебирая в голове варианты, крайне сожалея, что верная Авелин, способная прикрыть все авантюры Хоука после многочасовых нотаций, сейчас находится не в городе.
Тревога оказалась излишней - все в таверне были напуганы достаточно, чтобы задавать лишних вопросов и требовать немедленного правосудия от Наместника здесь и сейчас, так что стоило эльфу сделать шаг по направлению к выходу, мигом протрезвевший люд бросился оказывать помощь идиоту, который, если честно, сам нарвался на клинок в горле.

[indent] Хоук лишь хмыкнул, в последнюю секунду меняя положение пальцев, набрасывая на просторный зал что-то наподобие легкого морока, младшего брата “энтропического ужаса”. Это вполне должно было хватить, чтобы произошедшее списали на горячечный бред, вызванный слишком большим количеством эля и медовухи.

[indent] - Какого хрена ты здесь делаешь? - Зашипел мужчина прямо на ухо эльфу, стоило им оказаться на улице. Для серьезности своего недовольства Гаррет еще и крепко сжал плечо, прижимая Ворона к стене.

панталоне знает — ему нужно чувствовать себя нормально, ему необходимо чувствовать себя почти что особенным перед тем, как он закрывает и открывает глаза. панталоне знает — здесь, сейчас, он едва ли не единственный предвестник без глаза бога, без порчи. он не отмечен богами, которые словно бы издеваются над ним — говорят, что он не достиг того, чего достигли многие другие и у богача сжимаются пальцы в кулаки — до боли, до крови под ногтями, когда они впиваются в собственные ладони сильнее.

панталоне хочет быть если не особенным, то иметь силу. сейчас все, на что он может полагаться — что его не убьют в подворотне; что у него есть навыки боя; что он слишком важная фигура, ведь он управляет деньгами, но он устает от этого. и когда он приходит к дотторе — он не говорит больше о том, что ему что-то нужно. когда он приходит к дотторе — они трахаются, они спят вместе, они говорят обо всем, кроме глаза бога или порчи.

но панталоне думает — если я сделаю больше, я обязательно его получу; но все выходит совсем не так и он зажмуривает глаза, потому что ничего в жизни не идет так, как хотелось бы только тебе. и он это знает — знает, как пахнет бедность, как пахнут стоки и какого это — быть без денег там, где деньги ценятся больше всего. но именно сейчас он понимает слишком четко — он добился многого, но, видимо, недостаточно. и, кажется, так думает не только он.

когда панталоне открывает глаза — перед ним нет больше высокого потолка и удобной постели, перед ним только люди в масках, которых он никогда раньше не видел. лица без улыбок, которые не говорят с ним, которые ничего ему не объясняют и не собираются — он дергает руками, но они оказываются прикованными. ему никто ничего не говорит и он лишь краем уха слышит разговоры о том, что царица, видимо, не слишком уж сильно его жалует, раз дала такой приказ. и внутри все замирает. ему хочется вырваться, хочется спросить какого черта, но он остается обездвижен.

а потом мир вращается и он понимает — то, к чему он оказывается прикован, укладывают в горизонтальную поверхность и ему что-то колят. что? он не знает, но тело бросает в жар. не такой, какой он испытывает с дотторе — совершенно другой. нездоровый. и сердце начинает кровь качать слишком быстро для того, чтобы это было правдой; а потом он чувствует боль. ни с чем не сравнимую боль, от которой выламывает позвоночник, от которой, кажется, он может сломать себе несколько костей и ему в рот запихивают что-то — видимо, чтобы не откусил свой язык, а потом

панталоне впервые позволяет себе кричать, ощущая как что-то холодное сжимает его сердце и желудок; панталоне кричит, потому что только так он может держать себя в сознании. панталоне кричит и ничего не видит перед собой — ни людей, что двигаются как тени, ни того, что они шевелят губами. кажется, они почти что все на одно лицо, но ему все равно. панталоне просто позволяет себе упасть во мрак.

а потом это становится почти рутиной — его приводят в сознание, проверяют жив он или нет, и снова все по новой. кровь, боль, слезы, пот. его волосы давно сбились и теперь прилипают ко всему. его тело исколото иголками, челюсть сводит от того, как сильно он вцепляется в эту чертову штуку между зубов и все, что панталоне слышит:

— неудача. пробуем еще раз.

и, кажется, только на границе перед тем, как потерять сознание окончательно, он видит знакомую фигуру дотторе.

У Ши Цинсюаня были большие планы на этот лунный новый год: он хотел отправиться на землю и провести несколько дней, веселясь и празднуя среди смертных, очень уж соскучился по их миру. На верхних небесах ясное дело тоже планируется большое торжество, праздник весны для небес имеет не меньшее значение, чем для поднебесной, будет пир, на который соберутся все-все небесные чиновники, в том числе служащие средних небес, но он видел это несколько десятков лет подряд и, признаться, Цинсюаню наскучило. Он надеялся, что в этом году все поменяется - раньше брат не пускал его на землю всеми правдами и неправдами, но летом это изменилось.

Тогда они можно сказать поругались. С натяжкой. Просто Цинсюань решился возражать, а Уду в конце концов неохотно его выслушал. Уже ближе к осени, когда остыл. А сначала он был в ярости! Столько лет он не позволял заниматься никакими небесными поручениями и спускаться в мир смертных, сам выполнял все молитвы, обращенные к повелителю ветров, а в этот раз Ши Цинсюань за его спиной сбежал, не сказав ни слова. "Ладно сбежал", в итоге смирился брат, "но неужели ты не мог взять с собой кого-нибудь из богов войны?! Зачем ты потащил повелителя земли, который вознесся только в этом году, какой от него прок?!"

Цинсюань был категорически не согласен, не только потому что Мин И единственный из всех согласился отправиться с ним, несмотря на то что каждый на небесах знал: поступи так - и обратишь на себя гнев повелителя вод, но еще и потому что в путешествии показал себя очень надежным и достойным спутником. Цинсюань искренне беспокоился и как мог постарался перетянуть раздражение брата исключительно на себя. В конце концов Уду пообещал, что не будет препятствовать тому, чтобы он отправлялся выполнять поручения на землю, но с ним всегда должен быть кто-то из богов войны. И, если прежде никто не хотел идти с Цинсюанем, то теперь ровно по этой же причине никто не смел бы отказаться. Таким образом последние полгода повелитель ветров ощущал себя вольно и довольным жизнью.

Именно поэтому он полагал, что отлучиться на землю праздновать не станет проблемой, но Уду и слышать не пожелал, еще и пригрозил, что все дни будет проверять его через замок долголетия и, если обнаружит, что Цинсюань не на небесах, то лично притащит обратно за уши и запрет на месяцы во дворце. Ужасно несправедливо! Разве он ребенок, чтобы с ним так обращаться?! Он имеет право идти куда вздумается и делать, что хочет! Все это Цинсюань думал, но вслух сказать конечно же не решился. Ведь он знал, что брат лишь беспокоится и старается защитить, как делал всегда. Сложно злиться на того, кто просто желает тебе добра.

Но он же точно умрет со скуки!

Вышагивая раздраженно по своему дворцу, Цинсюань мысленно жарко и убедительно спорит с братом, одерживает победу и бухается на кушетку, тоскливо вздыхая: в реальности у него не было ни шанса. Тогда он никуда не пойдет. Останется здесь! Весь праздник просидит во дворце, в тоске и одиночестве! Сложив руки на груди, Цинсюань кивает своим мыслям и строго смотрит на гору одежд, сваленную в углу залы: сегодня утром младшие служащие притащили все это. Роскошные наряды и пояса были призваны задобрить повелителя ветров, падкого на красивые вещи, но он мужественно и пальцем их не коснулся. Но ведь если просто посмотрит, то ничего такого в этом нет?

Среди разнообразных нарядов случайно затесались несколько женских, их он замечает мгновенно, не зря же пол своей земной жизни провел, выдаваемый за девочку. Цинсюань хорошо разбирался в том как изящно ступать мелкими шажочками, делать замысловатые прически и смеяться, скромно прикрывая лицо рукавом. И ему неожиданно пришло в голову, что теперь-то он божество. Ему совсем не нужно притворяться, если он пожелает, он может стать женщиной. Что Цинсюань немедленно и проделал, нарядился и до вечера вертелся перед зеркалом, поправляя форму лица, стройность талии да длину ресниц, обрамляющих выразительные зеленые глаза.

Ну что за красавица! Ему и в детстве говорили, что он очень хорошенькая девочка, но сейчас так и вовсе! В восторге разглядывая себя, осторожно пощупав настоящую (!) грудь - ого какая мягкая - он хохочет, довольный пришедшей на ум выдумкой. Он просто прикинется младшей служащей небес и позабавится, гуляя в новом облике! Конечно, нельзя, чтобы кто-то его узнал: особенно сейчас, на фоне того, что в некоторых регионах смертные выдумали переделывать его статуи в женские и нарекать женой Уду, ужас какой, но кто вообще его узнает? Цинсюань скроет свой духовный потенциал и мощь, вот и делов-то. Единственный, кто может догадаться, это брат и есть, но тот едва ли обратит внимание на одну из многих младших служащих, а едва застолье окончится наверняка по обыкновению уйдет с другими опухолями продолжать отдых как они там это делают, шептаться о своих секретах да нежиться в горячих источниках. Пф.

Все и правда идет, как Цинсюань и полагал, когда вечер праздника начала весны наступает: никто и не догадывается, что вместо повелителя ветров на праздник пришла повелительница. Пришлось оставить веер и все артефакты, по которым его могли бы узнать, но зато в его волосах изящные шпильки, мягкий нежно-небесного цвета наряд. Нет-нет, а Цинсюань засматривается на свое отражение, проходя мимо любой мало-мальски зеркальной поверхности. Так, что чудом не налетает на генерала Пэя в пестрой толпе небожителей, но ловко и торопливо ретируется, опасаясь, что рядом с ним наверняка где-то Уду.

Его место за праздничным столом среди других младших служащих, вдалеке от божеств верхних небес, поэтому Цинсюань расслабляется и ведет себя естественно, смеясь и активно болтая, заводя знакомства, представившись новой служительницей во дворце повелителя ветров.

[indent] Затылок все ещё болит от удара, а ощущение плавного головокружение, которое тянет все тело на землю переходит уже все границы. Безусловно хочется просто лечь на пол и пролежать так часов двенадцать, чтобы никто не трогал, никто не звал, и ничего от нее не требовал.
Только вот одно желание перекрывается другим, тем самым жгучим и ненавистным, где её тонкие пальцы с обломанными ногтями вцепляются в морду предателя и расцарапывают её до мяса – другими методами борьбы, Кларисса, к сожалению, не владела, а сбить самодовольную рожу Верлока хотелось уж очень сильно.
[indent] Дрожь от увиденного в зале ещё не прошла, а гнев воцарившейся в сердце улечься не успел. Куда там. Ей бы быть такой же сильной как Джейс и невероятно ловкой как Изабель, тогда, быть может, справиться со странным парнем с чересчур выкрашенным в черные волосы получилось бы в сотню раз быстрее. Хотя. В глазах все ещё застыла картина, как брата, словно тряпичную куклу, легко и не прилагая особых усилий, отбрасывают в стену. Сколько силы в этом парне? От этого на плечах выступают темные синяки? Оттого, что он с ужасающей силой вцепился в нее?
[indent] По итогу у нее новый виток концертной деятельности прямо перед глазами, едва удерживаемая дрожь в плечах, мама перед носом, и отец, в каких-то паре шагов от нее.
Клэри угрюмо сверлит умиротворенное лицо матери взглядом, и пытается понять, как же так вышло… Ах да, там же никого не было, её так легко было украсть.
[indent] - Какой семьи? Ты хотя бы понимаешь значение этого слово? – устало цедит Клэри, практически не смотря на так называемого «отца», - Знаешь, прочитать в гугле понятие слова – ещё не значит правильно понять его, - теперь же она позволяет себе выпрямиться и очень гордо озарить своим ликом Валентина.
Он словно издевался, словно игрался с собственными детьми, устраивая подобное каждый раз. Правда сейчас Кларисса посчитала себя несчастными хомячком, исполняющим трюки раз за разом, когда ему скажут заветные слова. Что ей нужно сделать? Изрисовать маму рунами досмерти? Какими рунами? Это словно так просто сделать.
[indent] Руны приходили на ум совершенно внезапно, так, словно именно сейчас было то время, когда им стоило появиться у нее в голове. Но разве необходимая руна не могла прийти ещё раньше, чтобы Фрэй не изобретала велосипед, не кидалась в порталы, и не искала старинные кулинарные книги в поисках необходимого?
[indent] - Я просто поражаюсь, как можно быть таким… таким… ничего не чувствующим! Тебе ведь абсолютно плевать – на меня, на маму, на Джейса, - она не выдерживает выдает все, что в голове, отгоняя от нее очередную глупую попытку что-то исправить и сделать. У нее все равно не выйдет помочь маме, так к чему все эти попытки её заставить? Чтобы в очередной раз уколоть, разбить сердце, сделать ещё больнее?
[indent] - Мы для тебя средство достижения целей – все, какая разница что я умею? Я даже не была предметом эксперимента, я ведь получилась – с-л-у-ч-а-й-н-о, - тихо, совсем тихо произносит она, почти не думая опускаясь рядом с мамой, и проводя пальцами по бледной коже руки. Она словно стала ещё бледнее, это отчетливо заметно контрастом между кожей самой Клэри и её. Солнышко все-таки тронуло, отчего и веснушки повыскакивали везде, где только можно.
[indent] Здесь тихо, очень тихо. Едва странные скрипы за дверью, чьи-то шаги все там же, дыхание двух человек, и Джослин, которую совсем не слышно. Сколько раз Клэри представляла, что она больше не дышит? Сколько раз вскакивала в холодном поту на скомканных простынях?
Пять? Двенадцать? Сто пятьдесят?
Клэри смотрит на тонкие пальцы матери, которые в кой-то веки не испачканы краской, смотрит на тонкие линии едва проглядывающихся вен, смотрит внимательно, так плавно движется вверх, словно пытается в уме что-то нарисовать.
Только не выходит. Не так это работает, да и работает ли вообще? В древних рунах есть такая, что исцеляет от любого яда? От любого проклятия? Это звучит слишком прекрасно, но разве можно обладать такой информацией? Не в мире, в котором они живут. Такая руна станет причиной многих бедствий, конфликтов и войн. Но может стоит? Стоит взять стило и попробовать? Ради мамы… и ради попытки сбежать, Клэри бы только заполучить стило и все.
[indent] - И как ты себе это представляешь? Я сейчас изрисую её, и она пробудится, словно принцесса? – сама не верит, точнее не хочет в это верить, потому что сразу же становится досадно, дома она даже не пыталась, точнее боялась причинить куда больший вред. Руны работали непонятно – мысли одни, но эффекты настолько отличающиеся от желания.. А если у мамы будет шок? Или зелье, под которым она находится имеет настолько сильный эффект, что не потерпит никакого вмешательства, - Это опасно, я могу навредить, а твои эксперименты не стоят того, чтобы жертвовать жизнью мамы, - Клэри выпрямляется, поднимается на ноги и встает прямо перед ней спиной, словно закрывая её от всех зол этого мира.

У тебя может быть какая угодно репутация, тебе могут сколько угодно доверять или не доверять, но когда информацию по факту доносят всё-таки именно тебе — это, наверное, и есть прагматичное определение того самого результативного обаяния. Детали не важны.

Следить за путешественником — это вообще-то не цель Кэйя; не изначально и до сих пор не. Просто временами эффективный метод, позволявший обходить пустые траты времени. Слежка также методами альтернативными и, как умудрялся проворачивать капитан, не своими глазами вовсе, почти добровольная, но... Суть не в том.

В Тейвате что-то намечалось. Происходить-то уже происходило, жизнь на месте никогда не стояла, но сейчас речь шла о чём-то серьёзном; масштабном; по-настоящему. Кэйя не брался судить, равносильно ли это тому_событию, связано ли с ним, являлось ли последствием или чем-то отдельным, однако что-то намечалось — точно знал. Вообще знал много, но теперь, когда слишком много не случайностей посыпались то тут, то там, это "знал много" приобретало настолько большое разнообразие смыслов, что хоть зубы стирай от попыток разобраться. Или от ужаса выводов, когда всё-таки удаётся разобраться.

Бард, архоны, путешественник, Шторм, происходящее в Ли Юэ, опять-таки, снова путешественник, опять архонты, везде чёртовы боги, везде что-то глобальное, везде такое... взаимосвязанное и дурное по сути. Разумеется, занимательно; разумеется, Кэйе нравилось; разумеется, он ради чего-то подобного может и жил. А всё-таки. Лиц на сцене слишком мало, а игра их едва ли была честной, ведя к последствиям сомнительным. И если против нечестной игры Олберич, в общем-то, ничего не имел и даже поощрял, ибо не скучно, то к остальному имелись вопросы. Особенно на фоне того, что впервые за долгие годы общая ситуация стала отдавать чем-то очень личным.

Конечно же, Джин в курсе. Путешественник был правда полезным, правда вносил интерес, правда представлял из себя что-то новое, не-случайностью вписанное в его мир, и, наверное, Кэйя был по-своему ему за это благодарен. Как стоило быть благодарным рыцарям Ордена. За то, к примеру, что их капитан щедро позаботился о том, чтобы они всё пропустили; и вернулись домой. Не по частям.

Конечно же, Джин в курсе, и это было хорошо и плохо одновременно. Олберич не слишком загонялся на эту тему, но ради какой-то формальности, что стала привычкой, словно бы нужным якорем, значение оно всё-таи имело. Вот только судя по тому, что та назначила капитану взять с собой "кого-то ещё" — ни черта не понимала, или понимала слишком мало, или понимала не так. Естественно. Потому что Кэйя, увы, понимал не всё, но достаточно, чтобы считать это глупым, непредусмотрительным и поспешным решением. И именно потому, единственно владеющий полученной информацией ака часть верхушки Ордена, совершенно случайно завёл рыцарей на полмили от предполагаемой точки наблюдения; случайно произошёл обвал, разделивший его и рыцарей; случайно самостоятельно оттуда не выбраться, пускай воздуха и хватило бы на несколько суток. Надо доложить, пускай подождут подмоги. Случайности случайны, а две вещи в них точны: никто не умрёт и мешать не будет также — никто.

Следить за путешественником — это вообще-то не цель Кэйя; но одно из средств, что на этот раз вкупе с прежним диалогом дало результат. Путешественник как минимум не соврал, неизменно не имея некоторых мотивов. А значит, дальше Кэйя сам. Тем более что по дороге ему попались монстры, зараженные до одурения, до скрипа зубов знакомыми мотивами. Теми, что прежде Кэйя, стоило попасть в принявший его дом, он встречал так редко, и те, что стали куда более частым явлением с появлением... Да, в общем-то, всего ранее озвученного: бард, путешественник, дракон. Хотя их самих капитан с Орденом Бездны, с Бездной, да даже с Фатуи — не связывал. У него имелись свои теории, куда менее простые, совсем не радужные и путавшие даже его самого. И то знакомое-забытое ощущение, что преследовало Олберича, когда он теперь приближался к месту, оставив рыцарей за "завалом", стоило только увидеть знакомый берет, видимый в ночи и при свете дня... То ощущение, что отдавалось неприятной, раздражавшей и беспокойной пульсацией в глазу, чего не ощущалось бы словно целую вечность; то ощущение, что Кэйя ненавидел, но наяву и в кошмарах не мог отделать от себя, словно оно какой-то едкой точкой застыло в нём и... То самое ощущение, что не давало сомневаться: что-то приближается. И кто-то более чем активно работает над этим. Не суть даже важно кто, а вот возможности... нет, способы воплощать эти возможности — впечатляли. От эстетики пагубности до ужаса перевёрнутого вверх дном мира, лишающего его себя.

Какое-то время Олберич выждал, отсчитывая что-то в голове беззвучными постукиваниями пальцев, а после и сам двинулся в пещеру: Венти непременно успел продвинуться на достаточное расстояние. И, раз пещера не обрушилась ни после нахождения в ней Итэра, ни сейчас, когда бард там, то мужчине также можно последовать примеру. Он готов чем угодно поклясться и сделать ставку на сколько угодно долгую трезвость, что там будет нечто, способное его удивить. Приятно или нет — понятие всегда относительное, как посмотреть. И если бы не то, чем прежде поделился путешественник, Кэйя быть может даже оказался бы выбит их колеи. Если бы перед тем, конечно, смог успешно оказаться не выбитым ловушками (одно удовольствие пробираться, хотя и надоедливо, если честно; упс, даже рухнул не с концами).

Про себя капитан даже присвистнул, уставив взгляд на статую и не отводя его до тех самых пор, пока внимание не привлёк Венти. Если честно, не казавшийся сейчас опасным. Это не самоуверенность Кэйя, просто... посмотрите на него. На его позу, на его на руки. Достаточно увидеть Венти лишь единожды в его "обычном" расположении, чтобы сходу уловить разницу.

Потому, когда взгляд морозного глаза оценил барда, вновь вернулся к статуе. Это правда выглядело серьёзно и даже дико, несмотря на личное отношение к проявлению божественного в мире. Некая грань и... технология? Магия? Что за чары? Подобных установок Кэйя не припоминал. Нет, кто это сделал — то что не первоочередное, даже то, зачем — не настолько важно, как гипотетическая вероятность того, что раз подобное провернули с одной статуей, то могут повторить это с другими. Со всеми другими. И тогда вся эти энергия... оу... оу-у-у. Всё-таки Венти выглядел очень погано, а скелеты внутри капитана назойливо вытанцовывали, желая раскрыться.
Ладно.

- Кэйа? – удивленно пробормотал Венти и осторожно опустил лук. – Что... что ты здесь делаешь?

Поднял руки, улыбаясь. Мол, я не вооружен, о, что вы, с оружием на тех, кто с миром, без паники.

— Заблудился в поисках головной боли, — чуть растянуто и едва играючи, в своей обычной манере выдал Кэйя, приближаясь и к Венти, и к этой штуке соответственно. Богатое же у кого-то воображение, однако; и завидные ресурсы на их воплощение. У его Ордена таких, если честно, едва ли нашлось бы, увы. — Похоже, удачно заблудился, — едва наклонив голову, когда взгляд наконец опустился на Венти так, чтобы застыть на нём. Где-то по краям радужки отражалось то подобие анти-света, что источала статуя.

— Что-то мне подсказывает, что это так не задумано? — изначально, разумеется. Впрочем, по тому, как сие прозвучало, можно было догадаться, что капитан вполне серьёзен в своих намерениях и вести себя будет соответственно.

— Что ты намерен с этим делать? — у Кэйи сотня вопросов, и он не знает, имелись ли ответы у Венти хоть на половину из них. Внешний вид барда не обнадёживал на веру в подобное ни на йоту, вот совсем нет, ну никак, и тем не менее... если объединить их все, то получится один вопрос, что и озвучил. Как хотите, так трактуйте. Тоже тактика.

Забавно: путешественник, бард, Бездна, скверна, Орден, может быть Фатуи. Всё то, за чем следил, что объединял и в чём копался Олберич, снова сошлось воедино, словно магнитом притягивалось. Что же, чёрт подери, должно было произойти? Одну катастрофу Кэйя уже видел. Если честно, второй — даже в половину от прежней — было бы здорово избежать. Крайне желательно. Критически необходимо. Спасибо, кэп.